Юмор

Cлово «юмор» означает:

(англ. humour) — особый вид комического, сочетающий насмешку исочувствие, внешне комичную трактовку и внутреннюю причастность к тому,что представляется смешным. В отличие от "разрушительного смеха", сатиры и"смеха превосходства" (в т. ч. иронии), в юморе под маской смешного таитсясерьезное отношение к предмету смеха и даже оправдание "чудака", чтообеспечивает юмору более целостное отображение существа явления.Личностная (субъективная) и "двуликая" природа юмора объясняет егостановление в эпоху Позднего Возрождения и дальнейшее освоение иосмысление в эпоху романтизма (Жан Поль). Главные представители влитературе: Сервантес, Л. Стерн, Ч. Диккенс, Н. В. Гоголь, М. Твен.

Источник: Большой Энциклопедический Словарь

Значение слова «юмор» в русском языке

Защитный психический механизм, проявляющийся как скрытие индивидом от себя и окружающих вытесненных в бессознательное недостигнутых целей.

Источник: Психологическая энциклопедия

Толковый словарь Даля

Юмор

м. англ. веселая, острая, шутливая складка ума, умеющая подмечать и резко, но безобидно выставлять странности нравов или обычаев; удаль, разгул иронии. Неподражаемый юмор Гоголя. малорусов ярко высказывается в их похвалках: эта похвалка хуже всякой брани! истическое направленье или складка английской письменности. Англичане — юмористы, у них есть даже и юмористки.

Социологический словарь

Юмор

(от англ. humour — настроение)  — англ. humour; нем. Humor. 1. Изображение ч.-л. в смешном виде. 2. Беззлобное и мягкое высмеивание недостатков и слабостей индивида,  группы, общества. 3. Добродушно-насмешливое отношение  к ч.-л. 4. Активное комическое осмысление к.-л. явлений; специфическое переживание  противоречивости воспринимаемого объекта,  в оценке к-рого сочетается серьезное и смешное при преобладании позитивного момента в смешном.

Толковый словарь Ожегова

Юмор

Изображение чего-нибудь в смешном, комическом виде

Философский словарь

Юмор

(от лат. humor — влага, жидкость) — разновидность переживания, предполагающего смешение серьезного и комического, при особом преобладании положительного момента последнего. В отличие от иронии, сатиры или остроты, интеллектуальных по своей сущности, Ю. является проявлением всего душевного склада человека. Особенностью Ю. в противоположность другим разновидностям комического, склонным к усмотрению и высмеиванию несоответствия между претензией явления и его действительным содержанием, низводящим его к ничтожному, Ю. может демонстрировать видение возвышенного в малом или нисхождение к несовершенному. Действие иронии или сатиры направлено на вскрытие ничтожного за мнимой претенциозностью; действие Ю. обратное: оно раскрывает правомерность того, что на первый взгляд представляется смешным. В этом обнаруживается его пафос принятия мира во всей полноте, в то время как в иронии происходит отторжение мира. Классическое представление о Ю. складывается в XVIII в. Тогда же происходит и обретение им категориального статуса. Первую детальную разработку понятие Ю. получает в эпоху романтизма у Ж. П. Рихтера, который увидел в нем такую форму комического, в которой отражается связь бесконечного мира идей и конечной действительности явлений, т. о., что в юмористической улыбке или смехе содержится и скорбь и величие. Ю. в эстетике Гегеля связан с разложением заключительной, "романтической" формы искусства. Он различает "субъективныйюмор" и "объективный юмор". Первый представляет собой ассоциативную игру художественной фантазии и сопоставим с критикуемой им иронией. Второй противоположен ему и соответствует внутреннему движению духа, всецело отдающегося своему предмету. Согласно Шопенгауэру, причина Ю. лежит в вечном столкновении возвышенного умонастроения с чуждым ему низменным миром. При рассмотрении одного через другое открывается двойное несоответствие, которое порождает Ю. как впечатление намеренно смешного, через которое просматривает серьезное. По Кьеркегору, Ю. возникает в момент преодоления трагического, на переходе личности от "этической" к "религиозной" стадии существования. Ю. способен примирить человека с "болью", от которой на этической стадии пыталось абстрагироваться "отчаяние". Согласно датскому философу, "непосредственный" человек — человек, лишенный всякой рефлексии, — оказавшись в состоянии отчаяния, может быть беспредельно комичен. Ибо, попав в это состояние, он не желает быть собою или еще хуже — желает быть другим. Непосредственность в основе своей не осознает себя и не имеет никакого Я. "Как же тогда она могла бы узнать себя?" Поэтому ее стремления оборачиваются бурлеском. Человек непосредственности, отчаиваясь, "помогает" себе особым образом — желая быть другим. В час отчаяния его первое желание — оказаться в прошлом или стать другим. Такой человек беспредельно комичен. Когда же непосредственное смешано с некоторой долей рефлексии о самом себе, отчаяние несколько видоизменяется. Продвижение вперед по сравнению с чисто непосредственным здесь состоит в том, что отчаяние уже не является просто пассивным подчинением внешним причинам, но в определенной степени личным усилием. Здесь действительно имеется некоторая степень внутренней рефлексии, а стало быть, и возращения к Я. Психоанализ рассматривает Ю. с позиции экономической и защитной функций человеческой психики. Вначале Фрейд раскрывал Ю. только с психоэкономической т. зр. (1905 г.). Он выявил источник удовольствия от Ю. и показал, что его привлекательность вытекает из сокращения затрат на эмоции. Сущность Ю. состоит в ослаблении аффектов, к которым человека как бы подталкивает ситуация, и он шуткой отделывается от возможности проявления чувств. Позднее, в 1925 г., Фрейд формулирует еще одну особенность Ю., находя в нем не только нечто освобождающее, но и нечто грандиозное и воодушевляющее. Грандиозное состоит в торжестве нарциссизма, в котором утверждается неприкосновенность личности. Я отказывается нести урон под влиянием реальности, принуждающей к страданию, при этом оно настаивает, что потрясения внешнего мира не в состоянии затронуть его, более того, демонстрирует, что они — всего лишь повод получить удовольствие. Согласно Фрейду, это Я не элементарно, а включает как в свое ядро особую инстанцию Сверх-Я, с которым иногда сливается, так что мы не в состоянии различить их. Сверх-Я, по своему происхождению, — наследник родительской инстанции, часто держит Я в строгой зависимости, на самом деле обращается с ним, как некогда родители. Т. о. получается динамическое объяснение юмористической установки. Ее суть предполагается в том, что личность юмориста сняла психический акцент со своего Я и перенесла его на свое Сверх-Я. Этому весьма увеличившемуся Сверх-Я Я может теперь показаться крошечным, любые его интересы ничтожными, а при таком новом распределении энергии Сверх-Я должно легко удасться подавление возможных реакций Я. Неклассический способ описания Ю. мы находим у Батая и Деррида. Они усматривают комический эффект в гегелевской диалектике господина и раба, а вслед за нею смысла, дискурса и истории в целом. Батай обращает внимание на абсолютную привилегию раба, ибо истина господина заключена в рабе, а раб, ставший господином, остается "вытесненным" рабом. Только через опосредование рабским сознанием в движении признания господин соответствует себе и образуется самосознание; но в то же время оно образуется через опосредование вещью. Для раба вещь есть прежде всего сущность, которую он может отрицать только "обрабатывая" ее; так он стопорит свое вожделение и откладывает исчезновение вещи. Сохранять жизнь, удерживаться в ней, трудиться и отсрочивать наслаждение — таково рабское условие господства и всей истории, которую оно делает возможной. Независимость самосознания становится смешной в тот момент, когда она освобождается, закабаляя себя, когда она вступает в работу, т. е. диалектику. Только смех не укладывается в диалектику. Он раздается лишь в миг отказа от смысла. Действие смеха раскрывает различие между господством и суверенностью. Смех, конституирующий суверенность, не является отрицающим, ибо суверенность также нуждается в жизни. Смешно именно закабаление очевидностью смысла. Абсолютная комичность, согласно Деррида, — это тоска перед лицом безвозмездной растраты, перед лицом абсолютного жертвования смыслом. Согласно Делезу, Ю. совершается на уровне чистого события или "поверхности" в соразмерном действии друг на друга нонсенса и смысла. Он противопоставляет Ю. разным видам иронии — сократической, классической и романтической. Ирония осуществляет себя или в соразмерности бытия и индивидуальности, или в соразмерности Я и представления. В Ю. происходит "сниз-хождение" до мира и его принятие. Это — жест "теплоты", тогда как ирония своим отрицающим действием интеллектуальной "высоты" являет жест "холода". Первым, кто испытал действие Ю., его двойное устранение высоты и глубины ради "поверхности", полагает Делез, был мудрец-стоик. Действуя на "поверхности", мудрец открывает объекты-события, коммуницирующие в пустоте, образующей их субстанцию. Событий здесь возможно как тождество формы и пустоты, где оно не объект обозначения, а скорее, объект выражения. Оно — не настоящее, а всегда либо то, что уже в прошлом, либо то, что вот-вот произойдет. (Как говорил Хрисипп: "Чего ты не потерял, то ты имеешь. Рогов ты не потерял, стало быть ты рогат".) Отсутствие и отрицание уже не выражают ничего негативного, но высвобождают чистое выражаемое с его двумя неравными половинами. Одной половине всегда недостает другой, поскольку она перевешивает именно в силу собственной ущербности. Пронизывая отмененные значения и утраченные положения вещей, пустота становится местом смысла — события, гармонично уравновешенного своим нонсенсом, — местом, где место только и имеет место. Здесь начинает говорить уже не индивидуальное или личность, но само основание, сводящее на нет первые два. С. А. Азаренко